Интерпретация синергетики на жизнь общества определяется характером её онтологической интерпретации: в чём мы видим категориальный сдвиг в картине мира, которому способствует синергетика? Очевидно, что синергетические идеи имеют значение прежде всего для совершенствования наших представлений о самоорганизации и развитии, о природе их основания. Категориальным ядром этой проблематики мне представляется проблема соотношения свободы и необходимости. В основе той или иной тематизации лежат осознанные или неосознанные мировоззренческие установки исследователя. Учет этого обстоятельства помогает лучше понять взгляды других авторов и стремиться не столько к отрицанию их, сколько к диалогу и взаимному дополнению. Прежде чем изложить свою позицию, я хотел бы проанализировать подход В.П.Бранского, чтобы затем, сопоставив наши подходы, показать, что каждый из них необходим, но не достаточен для осознания вклада синергетики в трактовку основания самоорганизации и развития, а вместе, дополняя друг друга, они позволяют продвинуться на пути к системному идеалу необходимости и достаточности. Охарактеризовав отличительные свойства диссипативных систем – открытость, неравновесность и нелинейность (самодействие), В.П.Бранский задает интересующий его аспект через определение развития, которое для него выступает как «рост степени синтеза порядка и хаоса, обусловленный стремлением к максимальной устойчивости». (1). При таком подходе синергетика выступает прежде всего как теория «структурной устойчивости». Соответственно и «механизм развития» рассматривается с этой точки зрения. И то, что происходит в точке бифуркации, предстает как отбор по данному критерию. Далее Бранский выстраивает структуру отбора, отвечая на вопросы, из чего производится отбор, кто его осуществляет и с помощью чего он осуществляется. Первый фактор Бранский называет тезаурусом, который содержит множество вариантов для отбора. Второй – детектором, т.е. внутренним взаимодействием элементов системы. И третий – селектором, который представляет собой руководящее правило, на основании которого делается выбор. В процессе взаимодействия этих факторов «конечный результат отбора будет определяться в общем случае не какой-то одной из взаимодействующих причин, а равнодействующей их всех».(2). В результате имеет место «реализация одной из бифуркационных структур». (3). В точке бифуркации «получается как бы разветвление исходного качества на новые качества» (4), которые оказываются результатом комбинирования взаимодействий. «В свете сказанного – делает вывод Бранский – синергетику можно рассматривать как теорию образования новых качеств».(5). Интерпретация так понимаемой синергетической онтологии на жизнь общества, полагает Бранский, позволяет дать решение проблем исторического детерминизма и социального прогресса. Эта интерпретация строится столь же четко, как и онтологическая модель. Социальный детектор и селектор – это силы взаимодействующих социальных идеалов и принцип, которому подчиняется это взаимодействие. Соотношение сил и принцип борьбы определяется тремя факторами: взаимодействием с внешней средой, собственной активностью элементов социальной системы и предшествующей историей данного взаимодействия. Поскольку эти факторы ещё не сработали, постольку будущее определено вероятностно. Таким образом, действительно удается совместить детерминизм с активностью и избежать крайностей «всё предопределено» и «всё дозволено». Что касается социального прогресса, то суть его с точки зрения Бранского состоит в супероотборе (отборе самих факторов отбора), который в пределе ведет к формированию общечеловеческого идеала, возрастанию доли «общезначимых желаний». С точки зрения заданного понимания развития, как роста устойчивости, и онтологическая и социальная модели построены безупречно, и в этом интервале я принимаю результаты Бранского. Есть только одна «трещина», образующаяся из-за недоговоренности относительно того, что понимать под новым качеством. Существуют три уровня новизны. Во-первых, это поиск того, что существует, но неизвестно ищущему, и в этом смысле является новым для него. Во-вторых, новое как результат комбинации наличных факторов. В обоих случаях для понимания природы поиска и создания нового достаточно указать на его вероятностный характер, и концепция Бранского здесь вполне достаточна. Поскольку получение нового путем отбора и комбинации действительно имеет место в точке бифуркации, постольку структурный подход, анализирующий взаимодействие, необходим для понимания развития. Более того, он необходим и достаточен, если нас волнует прежде всего устойчивость, когда новые качества образуются путем «разветвления» качества исходного. Но есть ещё и третий уровень, на котором новое есть результат творчества качества в его уникальности (неповторимости, необщезначимости, нерегулярности). Я исхожу из того, что без учета этого уровня не может быть полноты понимания развития. Ни в коей мере не умаляя значение устойчивости, нельзя не видеть, что творчество постоянно покушается на неё, человек постоянно оказывается в ситуации риска, которая имманентно включает в себя возможности и большого успеха и трагедии. Современное мировоззрение нуждается в выработке модели оптимального соотношения стремлений к устойчивости и созданию нового на творческом уровне. При такой постановке вопроса уже недостаточно указания на вероятностный характер развития и на роль человеческой активности. Требуется соотнести детерминизм (в том числе вероятностный) со свободой (разумеется, не сводимой к «осознанной необходимости»). А этого в концепции Бранского нет. Но при чем тут синергетика? А притом, что в ней, оказывается, можно обратить внимание не на структуру взаимодействия, как это сделал Бранский, но на совсем другой момент. А именно: «Замечательная особенность рассматриваемых нами процессов – пишут И.Пригожин и И.Стенгерс – заключается в том, что при переходе от равновесных условий к сильно неравновесным мы переходим от повторяющегося и общего к уникальному и специфическому». (6). Для меня оказалась значимой именно эта сторона синергетики и, опираясь на определенную интерпретацию этого её вклада в категориальную картину мира, я считаю необходимым существенно дополнить модель Бранского так, чтобы новая модель оказалась адекватной третьему уровню новизны. М.С.Каган считает, что «упущением В.П.Бранского в весьма основательно построенной им модели социальной синергетики является игнорирование такой важнейшей её проблемы, как роль свободы личности в развитии общества и культуры», ибо «в поведении человека случайные обстоятельства порождают то или иное действие лишь в результате свободно принимаемого им решения; поэтому синергетическая трактовка отношения «закономерность – случайность» в применении к поведению антропосоциокультурных систем требует дополнения соответствующей трактовкой отношения «необходимость – свобода».(7). Упрек совершенно справедливый (если, конечно, выйти за интервал поставленной Бранским задачи), но, в отличие от Кагана, исповедующего социоцентризм «зрелого» марксизма, я считаю свободу и творчество атрибутами бытия в целом (что, разумеется, не отменяет их качественной специфики на человеческом уровне). Мне здесь ближе взгляды молодого Маркса, который, сравнивая в своей докторской диссертации Демокрита и Эпикура, полагал, что в демокритовском движении атома по прямой линии через отталкивание от других атомов проявляется материальность атома, а в произвольном спонтанном отклонении, допускаемым Эпикуром – душа, идеальное начало. Без такого фундамента в самой основе бытия нельзя - и это больше всего волновало тогда Маркса – объяснить и возникновение человеческой свободы. (8). Несколько позже, перейдя в целом на материалистические позиции, Маркс подчеркивал, что к свойствам материи относится «стремление, жизненный дух, напряжение, или, употребляя выражение Якова Бёме, мука (Qual) материи» (9) и, следовательно, «материя является субъектом всех изменений». (10). И только, когда Марксом завладела идея «научно обоснованного управления» социальными процессами, он предпочел представление о свободе как «осознанной необходимости». Этот экскурс понадобился мне затем, чтобы акцентировать внимание на важности мировоззренческой основы категориальных предпочтений, и открыто заявить мою мировоззренческую интенцию, побуждающую поставить во главу угла допущение о существовании уникальности в качестве атрибута бытия и видеть значение синергетики в том, что наука, относящаяся к естествознанию, натолкнулась на этот феномен. Именно это допущение будет положено в основу понимания нелинейности (самодействия) спонтанности, свободы и творчества. Я облегчаю работу моему возможному оппоненту, который предпочел бы считать, что модель Бранского не нуждается в дополнении: если бы свобода действительно могла бы быть сведена к осознанию необходимости, то компонент человеческой активности, присутствующий в модели Бранского, был бы не только необходим, но и достаточен для объяснения нового качества. Итак, сформулируем соответствующее понятие уникальности (неповторимого начала субъективности, экзистенции). В приведенном выше высказывании Пригожина-Стенгерс содержится определенная двусмысленность, когда специфичность следует через запятую после уникальности (возможно, это недостаток перевода). Дело в том, что это дает повод понять уникальность как такую единичную особенность, которая, в свою очередь, может быть рассмотрена как единство особенного и общего, т.е. редуцирована к повторяющемуся, подведена (рано или поздно, так или иначе) под общую закономерность, или, говоря языком Бранского, понята в своей сущностной общезначимости. Но я имею в виду нечто совершенно иное, ибо стою здесь не на платонистско-гегелевской («материализовавшейся» затем в марксизме), но на экзистенциалистской позиции (или в какой-то мере разделяю позиции Баденской школы неокантианства с одной стороны и Тейяра де Шардена – с другой). Для меня уникальность есть исходное начало субъективной реальности, не редуцируемое к объективной реальности, определяющее изнутри направленность деятельности субъекта и характер интерпретации получаемой информации, принципиально неструктурируемое и потому необъективируемое (невыразимое общезначимыми средствами). Развернутое обоснование такого подхода дано мной в (11). Нетрудно видеть, что такая установка несовместима с установками В.П.Бранского. Я же постараюсь показать, что они несовместимы субъективно (в силу различия наших мировоззренческих идеалов), но объективно могут и должны дополнять друг друга (ибо я исповедую идеал, снимающий в себе в качестве «момента истины» идеал Бранского, если лишить его абсолютизации, превращающий, по Вл. Соловьеву, истину в ложное «отвлеченное начало»). Забегая несколько вперед, скажу, что речь идет о преодолении абсолютизации общезначимой устойчивости и индивидуального творчества в развитии и снятии их противоположности в принципе развивающейся гармонии (12). Чтобы завершить мировоззренческую экспозицию, надо теперь охарактеризовать идеал Бранского, обосновывающий его взгляд на развитие как возрастание устойчивости. Некоторое представление об этом идеале можно получить уже из рассмотренной выше статьи, но наиболее рельефно он обрисован в фундаментальном труде В.П.Бранского «Искусство и философия» (13). Идеальное общество, предел, к которому бесконечно приближается история, - это «превращение земного шара в подобие пасхального яйца Фаберже» как «своеобразный синтез художественной и утилитарной утопии». (14). Человечество и созданная им «вторая природа» предстанут как абсолютное художественное произведение (15), в котором осуществлено «максимальное выразительное (выразительность для Бранского – суть художественности – В.С.) преобразование мира при минимальной затрате утилитарных средств». (16). Под абсолютным понимается общечеловеческое, а под относительным – частночеловеческое. (17). Критерий прогресса – рост общезначимого самовыражения и самоутверждения. Борьба относительных идеалов есть «длительный и мучительный процесс «вышелушивания» общечеловеческого ядра из частночеловеческой скорлупы (курсив мой – В.С.)». (18). И бытие созданной отдельной личностью общезначимой ценности «с точки зрения мировой истории может быть намного «ценнее» естественного бытия творца». (19). Особый восторг у Бранского вызывает завещание Эйнштейна развеять прах его сожженного тела и сохранить в тайне место, где он будет развеян.: «Кажется, ещё никто из великих исторических личностей не был столь последователен в очищении своего «ценностного бытия» от каких бы то ни было легкомысленных земных примесей (курсив мой – В.С.)». (20). Итак, первая черта рассматриваемого идеала – абсолютный примат общезначимого. Знакомые мотивы Платона-Гегеля-Маркса – полная неэкзистенциальность. Интересно отметить, как это оборачивается при анализе искусства. Художественное произведение для Бранского – своеобразная шарада, поддающаяся однозначной «раскодировке». По сути дела он не видит существенной разницы между метафорой и аллегорией, а символ для него – синоним знака. Для каждого, кто знаком с теорией эстетики, эти допущения не нуждаются в комментариях. Но они логично вытекают из отождествления уникально-личностного с «легкомысленной скорлупой». Вторая черта – социоцентристское отношение не только к индивидуальности человека, но и к природе. «Для формирования абсолютного произведения – пишет Бранский – необходимо постоянное выделение энтропии (беспорядка) из развивающейся социальной системы во внешнюю среду. Фактически речь идет о том, чтобы превратить остальную часть Вселенной, образно говоря, в «гору отработанного шлака». Это связано с тем, что для образования структуры бесконечной сложности….требуется бесконечное поглощение системой негэнтропии, т.е. порядка из окружающей среды». (21). Такая вот социальная синергетика… Устойчивость достигается, но какой ценой?! – Путем устранения всего, что может преподнести не общезначимые сюрпризы: для личности тоталитарность добровольная, для природы – принудительная. И, тем не менее, в этих чертах, которые ни в коем случае не могут быть приняты мной целиком, я нахожу моменты истины. Доля общезначимого действительно должна возрастать, и это необходимый (но недостаточный) критерий прогресса. Проблема соотношения негэнтропии общества и энтропии среды - действительно трагическая проблема, и хорошо, что Бранский поставил её так остро (но не решил; его «решение» - это прямой путь к экологической катастрофе, типичный паттерн культуры Прометея - Фауста). Свой подход я изложу в конце статьи. Теперь же посмотрим, какая онтологическая (а затем и социальная) модель выстраивается, исходя из противоположных мировоззренческих посылок, допускающих самоценность уникального, нередуцируемость экзистенции к эссенции. Итак, нас интересует основание новизны 3-го порядка, т.е. возникновение нового качества, не вытекающего с необходимостью из наличных структур и законов объективной реальности, не являющегося простой перекомбинацией возможностей и содержащего в процессе своего становления момент уникальности (принципиальной неформализуемости). Речь идет о ситуации, которая в общем плане может быть названа доопределением бытия. Ф.И.Гиренок характеризует её следующим образом: «В мире нет основания для того, чтобы в нем рождалось новое. Тем не менее оно рождается, но без необходимости….Новое потому и рождается, что для него нет заранее готовых оснований и объектно заданной сущности. Нечто впервые появляется не потому, что есть законы воспроизводства мира, а потому, что есть среда и в ней возможно доопределение. Доопределяющийся мир, поэтому, порождает не новое, а создает среду, в которой что-то может впервые появиться из хаоса как порядок». (22). В терминологии Бранского эта среда представляет собой тезаурус, но детектор не сводится к отбору из готовых возможностей, а селектор – к готовому правилу. Оба последних фактора заменяются тем, что С.А.Левицкий назвал «овозможнением невозможного» (23), т.е. созданием новых возможностей здесь и сейчас в самой точке бифуркации. Прежде чем проанализировать данную процедуру, присмотримся к составу и функциям тезауруса. Введем два исходных подразделения среды: на внешнюю и внутреннюю и на объективно упорядоченную и находящуюся в состоянии хаоса. В целом среда (тезаурус) противопоставляется интенции субъекта доопределения. То, что противостоит ей в объективной реальности и иной субъективной реальности есть внешняя среда; противостоящее исходной интенции в самом субъекте есть среда внутренняя. Под противостоянием, при этом, понимается не обязательно противоположно направленное, но отличающееся от состояния направленности, пред-стоящее ему как предварительные наличные условия. Сложнее обстоит дело с понятиями порядка и хаоса. Во-первых, следует различать субъективный и объективный аспекты упорядоченности. Субъективный порядок есть наличная структура, построенная с позиций направленности субъекта, так сказать, «застывшая направленная асимметрия» (24). Объективная сторона порядка предстает как определенность наличных структур, т.е. конечность факторов взаимодействия, их, так сказать, «подрасчетность». Здесь идет речь именно об этой стороне дела. В свою очередь, порядок как определенность может иметь жестко детерминистскую и вероятностную форму. В первом случае возможны его однозначные характеристики, во втором – статистические. В последнем случае намечается переход от порядка к хаосу. Вероятностные характеристики достаточно определенны по отношению к ансамблю явлений (например, при переходе от изучения отдельных особей или молекул к изучению популяций в концепциях Дарвина или Больцмана), но они не являются таковыми по отношению к каждому члену ансамбля. Наличие вероятностного характера поведения, принципиально не сводимого к определенности отдельных элементов есть, по мнению И.Пригожина и И.Стенгерс, «отличительная особенность хаоса» (25). В чем же заключается эта принципиальная несводимость? В том, что здесь происходит переход к картине «открытого мира», «в котором в каждый момент времени в игру вступают всё новые возможности» (26). В результате поведение таких явлений характеризуется неустойчивостью, что позволяет сделать вывод: «Хаотические системы – крайний случай неустойчивых систем». (27). Иными словами, хаос представляет собой возможность вторжения в тезаурус бесконечности, что и порождает неопределенность. Так же как и в случае с порядком, это – объективная сторона хаоса. В субъективном аспекте хаос относителен к направленности субъекта, т.е. одно и то же состояние может в разных отношениях выступать и как хаос и как порядок. Неопределенность предстает как случайность по отношению к происходящему событию, т.е. как нечто, находящееся за пределами закрытой системы взаимодействий, которые образуют «детерминистский коридор», предшествующий данному событию. Однако тот случай порождения нового, который мы рассматриваем, не сводится к вероятностному учету роли случайности. Хаос и идущие от него случайные флуктуации представляют в нашем случае «топливо» творчества, но ещё не тот недостающий компонент основания, который мы ищем. Случайность – это ещё не свобода и не спонтанность. Я не могу согласиться, например, с ходом рассуждения В.В.Налимова: «Спонтанность порождает самоорганизацию» (28) (с этим положением я согласен), а спонтанность есть, мол, «обобщение случайности», «метаслучайность». (29). Образно говоря, «Темного хаоса светлая дочь» (Вл. Соловьев) нуждается не только в питающем, но и в инициирующем начале. Порядок может быть порожден из хаоса, но не напрямую. Спонтанность не есть функция одного лишь хаоса, абсолютно неупорядоченной неустойчивости, вакуума, где нет ничего кроме флуктуаций. Спонтанность представляется мне проявлением свободы на материале хаоса. Проблема не решается добавлением к необходимости вероятностности и случайности. Оппозиция, всё равно, строится иначе: свобода – необходимость (определенность, конечность «детерминистский коридор») + хаос (неопределенность, вторжение бесконечности, случайность). Исходная общая характеристика и свободы и спонтанности заключается в том, что они суть «детерминация изнутри». Но эта характеристика нуждается в существенной экспликации. «Внутреннее» включает в себя и внутреннюю среду и то исходное начало субъективности, с которым соотносится и внешняя и внутренняя среда. Безусловно, Тейяр де Шарден имеет в виду именно последнее, когда он говорит о «сокровенности» внутреннего вещей (30) и о том, что внутреннее, сознание и спонтанность – суть «три выражения одного и того же» (31). Под сознанием он понимает идеальное, присущее любым уровням бытия. В таком же широком смысле употребляет термин «сознание» физик Г.И Шипов, полагающий, что четырем основным формам физического бытия (твердое тело, жидкость, газ, плазма) предшествует состояние вакуума, которое, в свою очередь, порождается из абсолютного ничто; упорядоченность этому последнему придает «поле сознания», носителем которого является первичное торсионное поле, имеющее место при инерционном движении с вращением. (32). Итак, внутренняя спонтанность содержит в себе момент, упорядочивающий случайностный хаос. Такое упорядочивание не может быть выбором и комбинацией готовых возможностей, поскольку хаотические флуктуации носят предельно неустойчивый и неопределенный характер, поставляются из бесконечности «здесь и сейчас». «В истории философии – отмечает С.А.Левицкий – есть два понимания свободы: как случая и как творческой возможности». (33). Но проявление свободы лишь «вступает в мир в одеянии случайности». (34). Сама же по себе «Свобода есть самоопределение воли, т.е. самозаконность». (35). Спонтанность же представляет собой проявление этого самозаконного исходного стремления как «закона» созидания нового качества в условиях неравновесности и нелинейности. Детерминация, в том числе вероятностная, есть необходимая часть, но еще не полное основание события созидания нового качества. Эта часть полна по отношению к прошлому, но не настоящему и будущему, ибо «настоящее – преходяще-неуловимо, а будущее всегда содержит в себе момент непредвиденности». (36). Полнота искомого основания с необходимостью включает в себя свободу как основу творчества не данных к настоящему моменту возможностей (в отличие от выбора уже имеющихся). Хотя выбор предполагает свободу субъекта, но создание новых возможностей в момент настоящего, в точке бифуркации, «Овозможнивание невозможного означает более глубокую ступень свободы, чем та, которая имеется в выборе между данными возможностями». (37). Таким образом, свобода есть самое глубокое основание субъективности, задающее интенцию к выбору из наличных возможностей и творчеству возможностей ещё не данных. Направленность к творчеству – это ядро свободы. К сожалению, в рамках данной статьи нет возможности обсудить генезис и условия реализации этого «ядра». Обозначим лишь соответствующие проблемы и возможное направление их решения. Исходная субъективность (экзистенция, душа) существует лишь через то или иное отношение к трансценденции, духу. Характер этого отношения делает наше творчество созидательным, ответственным перед миром (соборным и софийным), либо эгоцентричным, противостоящим миру. На «выходе», т.е. в процессе реализации и «внедрения» творчество не может не считаться с законами объективной реальности; и потому мы не отбрасываем формулу «свобода есть осознанная необходимость», но относим её только к области технологии творчества (художник должен уметь смешивать краски, но не это определяет его видение мира). Сопоставим появление нового на основе свободы с моделью Бранского. Структура тезауруса в нашей модели получает следующий вид: Среда Характер воздействия Внешняя Внутренняя Детерминистский коридор Хаос Стало быть, состав тезауруса перестает быть определенным: он открыт вторжению бесконечности. Детектор предстает как такого рода взаимодействие, в процессе которого происходит уже не случайное, но направленное доопределение тезауруса, т.е. как творчество новых возможностей. Место селектора занимает самотворчество, проявляющееся в двух направлениях. Во-первых, поскольку «нет правил для создания правил», постольку «органон», организующий процесс творчества, также создается на ходу, выступает как интуитивный творческий поиск формы, определяющей новое качество. Назовем эту сторону процессуальным самотворчеством. Во-вторых, может иметь место субстанциальное самотворчество, т.е. преобразование самого начала субъективности (например, переоценка ценностей). Это исключительно важная и сложная проблема (каков генезис фундаментального настроя, исходной интенции, базовых ценностей), но в данной статье достаточно указать на самотворчество в целом. Подведем итог сопоставления двух моделей: Тезаурус – Открытый тезаурус Детектор – Творчество Селектор – Самотворчество Первая модель адекватна случаю создания нового в ситуации «выключенного времени»: всё задано, остается выбрать. Вторая описывает условия порождения необратимости, нового качества, доопределяющего бытие посредством творчества новых возможностей в самой точке бифуркации и тем самым являющегося началом новой «стрелы времени». (38). Мне хотелось бы не противопоставлять эти два подхода, но, напротив, показать их взаимодополнительность. Обе линии в истории философии и науки, как правило, предстают именно как взаимоисключающие друг друга. Синергетика, на мой взгляд, способствует осознанию их взаимодополнительности. «Мы должны отыскать – пишут Пригожин и Стенгерс - узкую тропинку, затерявшуюся где-то между двумя концепциями, каждая из которых приводит к отчуждению: концепцией мира, управляемого законами, не оставляющими места для новации и созидания, и концепцией, символизируемой богом, играющим в кости, концепцией абсурдного акаузального мира, в котором ничего нельзя понять».(39). Но эта «узкая тропинка» (путь «по лезвию бритвы») должна привести к осознанию полного основания развития как смены качеств при сохранении определенной качественной основы, что позволить дать и совершенно иную, чем у Бранского, интерпретацию на развитие общества. В общем плане мы можем найти у философов свидетельства понимания необходимости именно такого подхода. Например: «Искусство прогресса состоит в умении сохранять порядок в самом изменении и сохранять изменение в недрах порядка….Одного порядка недостаточно… Нужно нечто более сложное. Необходим порядок, пронизанный новизной». (40). И это не просто новизна хаоса, но свободно творимая новизна. «Линия свободы» тысячелетиями пробивает свой путь в философской мысли. Назовем некоторые её вехи. Это уже упоминавшееся Эпикуровское отклонение атома. Это позиция испанского философа ХУ11 века Л.Молины. Л.И.Лупандин дает следующую её характеристику: «Молинизм позволяет говорить не об однозначной (одновариантной) организации мира трансцендентным этому миру началом (как в томизме) или имманентными этому миру законами природы (как в картезианстве и космологии Канта - Лапласа), но о самоорганизации мира, в котором свободные причины, переплетаясь с необходимыми, порождают многовариантность». И добавляет: «Молинизм описывает тип индетерминизма, характерный для пригожинских систем». (41). Эти же мотивы находят развитие у Тейяра де Шардена: «Верно, что жизнь развивается путем игры шансов, но шансов узнанных и схваченных, т.е. психически отобранных шансов». (42). В русской философии эта линия представлена в том её варианте, который напрямую выводит к современности и разработку которого я пытаюсь продолжить. «Причинение как творческий акт субстанции есть акт свободы» – утверждал Н.А.Бердяев. (43). Субстанция, проявляющая себя на всех уровнях бытия – это субстанциальные деятели Н.О.Лосского.(44). Эта концепция послужила основой для тех взглядов на свободу, которые развил С.А.Левицкий. Свобода является основой непредсказуемых творческих изменений. Где гарантия, что они будут положительны, что они не разрушат устойчивые структуры бытия? Тяга к устойчивости и «подрасчетности», я думаю, есть подсознательная основа предпочтения линии структурного детерминизма. Обсуждая, например, проблемы современной теории эволюции, А Лима-де-Фариа так противопоставляет концепции неодарвинизма и защищаемой им автоэволюции: «Эволюция основана на изменчивости» – «Постоянство – главное свойство эволюции» (45). Предпочтение второго подхода обосновывается следующим образом: «Самое главное – это основная структура, сохраняющая постоянство, потому что именно оно содержит ключ к тем типам изменчивости, которые могут быть допущены». (46). Но, тем не менее, реальное развитие всегда включает в себя и нарушение, и разрушение устойчивости. Выход, видимо, в том, чтобы понять и ограниченности обеих тенденций (необходимости, лежащей в основе устойчивости, и свободы, лежащей в основе изменчивости) и их вклады, взаимодополняющие друг друга и конституирующие развитие в целом. Рассмотрим с таких позиций соотношение свободы, врывающейся и творящей в точке бифуркации, и необходимости вкупе с вероятностными возможностями, предшествующими моменту «скачка», появления нового качества. Во-первых, свободное творчество опирается на те возможности, которые предоставляются ему наличным детерминистским коридором и вторжением случайностного хаоса. В этом отношении свободное начало субъективности не творит «из ничего». И, оставаясь в рамках такой ситуации, свобода «вырождается» в выбор и комбинаторику. Во-вторых, предшествующая детерминация и именно эти случайности ограничивают возможности творчества. Это обстоятельство налагает запрет на абсолютно недетерминированные «чудеса». В-третьих, детерминирующее воздействие определенным образом канализирует дальнейшее развитие. В этом отношении творческой новации, идущей от субъекта, изнутри, противостоит принудительное внешнее воздействие, «впечатывающее» свой след в будущее поведение и взаимодействие. Возможно, есть смысл придать категориальный статус понятию импринта. «Наложением импринт, – пишет Лима-де-Фариа, – я называю способ или механизм взаимодействия, придающий эволюции определенные черты, так что их проявления не могут быть стерты последующим событием». (47). Канализация, таким образом, приобретает по сравнению с ограничением созидательную роль. В-четвертых, свободное творчество встает над наличной ситуацией, поскольку реализует то, что из неё не вытекает, и, в то же время, данная ситуация не накладывает на это новое абсолютного запрета. «Творчество, – отмечает Бердяев, – не вытекает ни из чего предшествующего…Акт творческой свободы прерывает детерминированную цепь мировой энергии». (48). Именно в этом смысле, как мне представляется, Х.Плеснер говорил о том, что человек оказывается «поставленным на ничто». (49). Этот пункт является совершенно неудобоваримым для рационалистического менталитета, поскольку тот не приемлет существование неструктурируемого уникального. В-пятых, свобода (вместе со случайностью) резюмируется в необходимости, т.е. свободное творчество создает новую необходимость (качество и законы проявления которой совместимы, но не вытекают из необходимости предшествующей). Новая «стрела времени» по отношению к следующей точке бифуркации становится детерминистским коридором. Подвести итог можно словами С.А.Левицкого: «Между понятиями свободы и необходимости существует диалектическое напряжение – они суть противоположности, «питающие» друг друга». (50).Иначе говоря, детерминистский импринт и свободное творчество суть нерасторжимые полюса развития. Но при таком подходе ни свободная изменчивость, ни детерминируемая устойчивость сами по себе не могут являться преимущественным содержанием и критерием развития. Развитие в общем плане – это смена качеств при сохранении определенной качественной основы, а оценка его направленности зависит от наших идеалов: что мы хотим сохранить, что изменить и какой ценой. Одни ради творчества готовы «заложить душу дьяволу». Другие – запретить творчество во имя устойчивости. Третьи – представить его как выбор во имя возрастания устойчивости человечества за счет возрастания энтропии окружающей среды. Все эти пути чреваты, однако, объективными последствиями, которые вряд ли желательны для выбирающих их субъектов. И, думаю, что во всех трех случаях необходимость окажется достаточно сильной, чтобы предотвращение этих нежелательных последствий оказалось невозможным. Относительно первых двух выборов, кажется, всё уже достаточно ясно. Но и «пасхальное яйцо Фаберже» вряд ли долго просуществует среди возрастающей «горы отработанного шлака». Я выбираю творчество, ответственное перед возрастанием «становящегося всеединства» (Вл. Соловьев) бытия в целом. Именно такой путь указан традициями нашей культуры, типом нашей духовности. Дальнейшее изложение предлагаемой мной концепции полного основания развития будет неразрывно связано с её интерпретацией на социальное развитие. «Только изнутри…моего ответственного поступка, - подчеркивает М.Бахтин, - может быть выход в это единство бытия….Понять предмет – значит понять мое долженствование по отношению к нему….понять его в отношении ко мне в единственном бытии-событии, что предполагает не отвлечение от себя, а мою ответственную участность». (51). Ответственное отношение к доопределению бытия – это софийное и соборное отношение. (52). Софийность основана на любви к духовным основам, пробуждению которых на всех уровнях бытия призван помочь человек. (53). Соборность также основана на фундаментальном настрое любви, предполагающем самоценность и индивидуального и целого. С таких позиций ни творчество, ни устойчивость человеческого развития не могут быть противопоставлены творческим потенциям внесоциального бытия и сохранению природных структур. Антропоцентризм и социоцентризм уступают место антропокосмизму (54), властный монолог самозванного «царя природы» – диалогу и коэволюции (ноосфера призвана не эксплуатировать биосферу, но включить её в целостность совместного развития природы, общества и личности). Речь, следовательно, идет о такой устойчивости (сохранении такой качественной определенности) и таком творчестве (доопределении, порождении новых качеств), которые способствуют развитию мирового и человеческого бытия как становящемуся всеединству. Идеал развития формулируется как развивающаяся гармония. Под гармонией понимается соборная устойчивость, т.е. устойчивость, оптимальная для соотношения расширяющегося целого и его частей при условии их взаимной самоценности. Но поскольку целое остается открытым (как и его части), постольку устойчивость и гармония постоянно нарушаются, новые качества далеко не сразу вписываются в установившиеся структуры, а то и напрямую противоречат им и представляют угрозу для их существования. Поэтому гармония является развивающейся. Эти характеристики нуждаются в пояснениях, дабы преодолеть весьма распространенные представления о гармонии как о чем-то абсолютно беспроблемном и чисто формальном. Так для Бранского гармония есть такая соразмерность контрастов и равновесия между элементами системы, когда «ни прибавить, ни убавить, ни изменить ничего нельзя, не сделав хуже». (55). Правда, он уточняет, что восприятие чего-либо как гармонии зависит от идеалов воспринимающего. (56). У меня не вызывает возражений ни приведенная выше формальная (структурная) характеристика гармонии, ни, тем более зависимость её содержательной интерпретации от идеалов. Просто необходимо уточнить, что, во-первых, в моем понимании гармонии уже имеет место содержательная интерпретация и, во-вторых, развивающаяся гармония по определению не может быть законченной («ни убавить, ни прибавить»). Фиксируем ещё раз внимание на специфике предлагаемой содержательной интерпретации, ибо она с трудом воспринимается менталитетом, в основе которого лежат идеи борьбы, самоутверждения и воли к власти. Гармония человеческой цивилизации как «пасхального яйца Фаберже» предполагает дисгармонию окружающей среды (в понимании Бранского). Тоталитарная гармония зиждется на функционировании «винтиков». Соборная гармония ориентирована не на максимум в реализации личности или общества, но на оптимум в такой реализации общества, личности и природы, когда учитываются интересы всех сторон, и в их «контрастах» акцент делается не на взаимное отрицание, но на взаимное дополнение в рамках целого. А это возможно лишь при выполнении двух условий: 1) речь может идти только о негэнтропийных тенденциях, 2) признается неизбежность взаимных уступок; ответственное чувство меры приходит на смену «героической» безмерности. Иными словами, самореализация будет заключаться не в пре-ступлении (в смысле Ницше, т.е. в нарушении меры за счет другого), но в поступке, в котором одновременно и реализуется индивидуальность и возрастает целостность. Без такой переориентации человечество не сможет уйти ни от экологической, ни от военной катастрофы. Борьба и отрицание останутся лишь в виде вынужденного средства на службе у единства – средства преодоления энтропийных тенденций общества, личностей и природы, т.е. тем, что И.А.Ильин назвал «сопротивлением злу силой» (57). И, таким образом, от «груды шлака» мы никуда не уйдем – чудес не бывает, но в ней будет не природа, а «вселенское зло», под какой бы личиной оно не пряталось (надеюсь, читатель поймет, что это метафора, а не манихейская мистика; под злом я понимаю всё то, что препятствует возрастанию гармонии в уточненном выше смысле). Чтобы ещё нагляднее представить мое понимание гармонии, а затем перейти к разъяснению того, что она является развивающейся, приведу в качестве прямо противоположной позиции высказывания «русского Ницше» - К.Леонтьева. «Органическая природа живет разнообразием (это действительно так – В.С.), антагонизмом и борьбой; (не только этим, не только конкуренцией, но, как показал ещё П.А.Кропоткин, и кооперацией – В.С.) она в этом антагонизме обретает единство и гармонию, а не в плоском унисоне». (58). И, следовательно, «Надо, чтобы составные части цельного исторического явления были изящны и могучи, - тогда будет и то, что называется высшей гармонией». (59). Заметьте, что такое понимание вполне подходит под формальное определение гармонии. Но содержательная полярность налицо: сила и красота могут служить как добру, так и злу, как добровольному и доброжелательному единству, так и вынужденному «единству» через борьбу, а точнее – эгоцентрической самореализации. Однако гармония действительно может стать плоской, если ради её сохранения мы будем бояться любого развития. В том то и дело, чтобы и в соотношении единства уже существующего и творчества нового тоже суметь соблюсти оптимум и чувство меры (ну, от такого «мещанства» Ницше в гробу перевернется). Да, это было бы «мещанством», если бы мы уповали на гарантированный happy end, на избавление от трагичности бытия. Но это невозможно. Не случайно книга С.А.Левицкого носит название «Трагедия свободы». Результат свободного творчества несет в себе непредсказуемость и, стало быть, риск. Это творчество может разрушить то, что желательно было бы сохранить. Противоречие с устойчивостью и единством налицо, но отказ от творчества означал бы для человека отказ от самого себя, от подлинно человеческого способа бытия. Поэтому гармония не может и не должна быть застывшей, стремиться к окончательности. Она имманентно включает в себя противоречия, в том числе и такие, положительное разрешение которых не гарантировано. Казалось бы, что в этом пункте мы возвращаемся к Гегелю, Марксу и в каком-то смысле даже к Сартру и Камю. В определенных отношениях это так. Действительно, противоречия (проблемные ситуации) стимулируют творчество, результат творчества рождает новые противоречия, которые порой оказываются страшнее разрешенных посредством творческого акта. При определенных фундаментальных настроях это можно представить и как апофеоз героической борьбы во имя осознанной необходимости и как участь Сизифа. Но настрой на становящееся всеединство позволяет интерпретировать это именно как развивающуюся гармонию – гармонию «на лезвии бритвы» (любимый образ И.Ефремова). В самом деле, доопределение бытия чревато трагедией по своей сути: «Не расщепляйте атом» - предупреждали древние, но мы не можем его не расщеплять, как не можем знать заранее всех последствий такого «расщепления». Оптимальным поведением в такой фундаментально парадоксальной ситуации мне представляется следующее: - базовая интенция на становление целостности в себе и в мире, понимаемой как развивающаяся гармония (превращение этой интенции в доминирующую тенденцию – основной критерий прогресса); - ответственность за решения и поступки, как события в бытии (ответственность, сопряженная со свободным творчеством, несравненно выше той, которая связана с активностью в процессе структурируемого взаимодействия); - стоическая готовность к риску и его последствиям, к приятию имманентной трагичности бытия (но только без позы «amor fati»); - стремление к оптимуму, постоянно «включенное» чувство меры не только по отношению к результату, но и в процессе деятельности; - «сопротивление злу силой», т.е. предотвращение изначально «пре-ступной» деятельности, направленной на самореализацию вопреки становлению целостности бытия. Меня могут упрекнуть в противоречивости: как можно соблюдать меру, если творчество есть её нарушение, выход за её пределы?! Но я не имею в виду «учет и контроль», т.е. осознанную рефлексию в самом процессе творчества – это действительно убило бы его. Речь идет об интенции, превращающейся в интуицию: разве не таким голосом говорит с нами совесть или суждение вкуса? Мы не знаем (во всяком случае, в данный момент), почему мы отвергаем или принимаем что-либо, но мы поступаем именно так. Опыт и талант сокращают число ошибочных решений, принятых таким путем, но не гарантируют от них. Подведем итоги. Эта статья, как мне представляется, служит свидетельством в пользу двух методологических положений: 1) интерпретация зависит от идеала интерпретатора; 2) если при этом интерпретация не противоречит действительному положению вещей, то соответствующая модель оказывается адекватной в определенном интервале (бытии явления в определенном типе взаимодействия) и применимым для решения определенного типа задач. Я исходил из идеала развивающейся гармонии и допущения неповторимого и неструктурируемого начала субъективности. С этих позиций в синергетике для меня наиболее значимым оказались выход на границы уникальности и проблема свободного творчества в точке бифуркации. Поэтому и была построена модель возникновения нового качества, не сводящегося к выбору и комбинации уже имеющихся возможностей. Но поскольку роль необходимости и устойчивости в развитии не менее велика, то, во-первых, соотношение свободы и необходимости вкупе со случайностью предстает как основная проблема в понимании полного основания развития, и, во-вторых, модели выбора и творчества выступают как взаимодополняющие. Но картина развития в целом и развития общества в частности оказывается существенно иной, чем у Бранского. Проведенный анализ позволил также эксплицировать и не менее существенное различие в наших идеалах.

В.Н.Сагатовский

Примечания

.Бранский В.П. Теоретические основания социальной синергетики // Петербургская социология, 1997, № 1. С. 152. 2. Ук. соч. С. 155. 3. Ук. соч. С. 156. 4. Ук. соч. С. 154. 5. Ук. соч. С. 157. 6. Пригожин И., Стенгерс И. Порядок из хаоса. М., 1986. С. 54. 7. Каган М.С. Введение в историю мировой культуры. Книга первая. СПб,2000. С. 61. 8. См.: Маркс К., Энгельс Ф. Из ранних произведений. М., 1956. С. 427. 9. Маркс К., Энгельс Ф. Святое семейство // Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т.2. С. 142. 10. Ук. соч. С.143. 11. Сагатовский В.Н. Философия развивающейся гармонии.Ч.2: Онтология. СПб, 1999. 12. См.: Сагатовский В.Н. Философия развивающейся гармонии Ч. 1-3. СПб, 1997-1999. 13. Бранский В.П. Искусство и философия. Калининград, 1999. 14.Ук. соч. С. 579. 15. См.: ук. соч. С. 581. 16. Ук. соч. С. 560. 17. См.: ук. соч. С. 567. 18. Ук. соч. С. 602. 19. Ук. соч. С. 605. 20 Ук. соч. С. 605. 21. Ук. соч. С. 606. 22. Гиренок. Ф.И. Ускользающее бытие. М., 1994. С. 101-102. 23. Левицкий С.А. Трагедия свободы. СПб, 1995. С. 89. 24. См.: Сагатовский В.Н. Философия развивающейся гармонии. Ч.2: Онтология С. 216. 25. Пригожин И., Стенгерс И. Время, хаос, квант. М., С. 21. 26. Ук. соч. С. 11. 27. Ук. соч. С. 8. 28. Налимов В.В. В поисках новых смыслов. М., 1993. С. 115. 29. Ук. соч. С. 103. 30. См.: Тейяр де Шарден. Феномен человека. М., 1987. С. 53. 31. Ук. соч. С. 55. 32. См.: Шипов Г.И. Теория физического вакуума. Ч.1. М., 1992. 33. Левицкий С.А. Трагедия свободы. С. 102. 34. Ук. соч. С. 101. 35. Ук. со ч. С. 99. 36. Ук. соч. С. 93. 37. Ук. соч. С. 89. 38. См.: Пригожин И., Стенгерс И. Время, хаос, квант. С. 181. О соотношении времени и качества см.: Сагатовский В.Н. Философия развивающейся гармонии. Ч.2: Онтология. С. 134-136. 39.Пригожин.И., Стенгерс И. Время, хаос, квант. С. 261. 40. Whitehead A.N. Process and Reality. N.-J. P. 399-400. 41. Лупандин И.В. История воззрений на самоорганизацию от античности до конца ХУ1 в. // Концепция самоорганизации в исторической перспективе. М., 1994. С. 34. 42. Цит. по: Концепция самоорганизации в исторической перспективе. С. 32. 43. Бердяев Н.А. Философия свободы. Смысл творчества. М., 1989. С. 65. 44. См.: Лосский Н.О. История русской философии. С. 292-295, 419-420. 45. Лима-де-Фариа А. Эволюция без отбора. М.,1991. Гл. 29,п. 23. 46. Ук. соч. С. 51. 47. Ук. соч. С. 62. 48. Бердяев Н.А. Философия свободы. Смысл творчества. С. 369. 49. Плеснер Х. Ступени органического в человеке. Введение в философскую антропологию. // Проблема человека в западной философии. М., 1988. С. 127. 50. Левицкий С.А. Трагедия свободы. С. 140. 51. Бахтин М.М. К философии поступка. // Философия и социология науки и техники. Ежегодник. 1984-1985. М., 1986. С. 86. 52. Анализ этих понятий см.: Сагатовский В.Н. Русская идея: продолжим ли прерванный путь? С. 103-122, 135-139. 53. См.: Булгаков С.Н. Философия хозяйства. М., 1991. 54. См.: Сагатовский В.Н. Русская идея…С. 146-151. 55. Бранский В.П. Искусство и философия. С. 97. 56. См.: ук. соч. С. 303. 57. См.: Ильин И.А. Сопротивление злу силой. 58. Леонтьев К. Византизм и славянство // Восток, Россия и Славянство. М., 1996. С. 132. 59.Ук. соч. С. 140. Опубликовано в сб.: Синергетика и синергетический историзм. СП б. 2005.